Атос - словесный портрет


«Мушкетёр с благородным и красивым лицом... Безукоризненно одетый и, как всегда, подтянутый». (Три мушкетёра, глава III)

«Мушкетёр с благородным и красивым лицом... Безукоризненно одетый и, как всегда, подтянутый». (Три мушкетёра, глава III)

«Этот достойный господин... был очень молчалив. Вот уже пять или шесть лет, как он жил в теснейшей дружбе с Портосом и Арамисом. За это время друзья не раз видели на его лице улыбку, но никогда не слышали его смеха. Слова его были кратки и выразительны, он говорил всегда то, что хотел сказать, и больше ничего: никаких прикрас, узоров и красот. Он говорил лишь о существенном, не касаясь подробностей.
Хотя Атосу было не более тридцати лет и он был прекрасен телом и душой, никто не слышал, чтобы у него была возлюбленная. Он никогда не говорил о женщинах, но никогда не мешал говорить другим на эту тему, хотя легко было заметить, что подобный разговор, в который он изредка только вставлял короткое слово или мрачное замечание, ему крайне неприятен. Его сдержанность, нелюдимость и неразговорчивость делали его почти стариком». (Три мушкетёра, глава VII)

«Он был среднего роста, но так строен и так хорошо сложен, что не раз, борясь с Портосом, побеждал этого гиганта...лицо его, с проницательным взглядом, прямым носом, как у Брута, носило неуловимый отпечаток властности и приветливости, а руки, на которые сам он не обращал никакого внимания, приводили в отчаяние Арамиса, постоянно ухаживавшего за своими с помощью большого количества миндального мыла и благовонного масла; звук его голоса был глубокий и в то же время мелодичный. Но что в Атосе, который всегда старался быть незаметным и незначительным, казалось совершенно непостижимым – это его знание света и обычаев самого блестящего общества, те следы хорошего воспитания, которые невольно сквозили в каждом его поступке.
Шла ли речь об обеде, Атос устраивал его лучше любого светского человека, сажая каждого гостя на подобающее ему место в соответствии с положением, созданным ему его предками или им самим. Шла ли речь о геральдике, Атос знал все дворянские фамилии королевства, их генеалогию, их семейные связи, их гербы и происхождение их гербов. В этике не было такой мелочи, которая была бы ему незнакома; он знал, какими правами пользуются крупные землевладельцы, он был чрезвычайно сведущ в псовой и соколиной охоте и однажды в разговоре об этом великом исскустве удивил самого короля Людовика XIII, который, однако, слыл знатоком его.
Как все знатные вельможи того времени, он превосходно фехтовал и ездил верхом. Мало того, его образование было столь разносторонне, даже и в области схоластических наук, релко изучавшихся дворянами в ту эпоху, что он только улыбался, слыша латинские выражения, которыми щеголял Арамис и которые якобы понимал Портос; два или три раза, когда Арамис допускал какую-нибудь грамматическую ошибку, ему случалось даже, к величайшему удивлению друзей, поставить глагол в нужное время, а существительное в нужный падеж. Наконец, честность его была безукоризненна, и в тот век, когда военные так легко входили в сделку с верой и совестью, любовники – с суровой щепетительностью, свойственной нашему времени, а бедняки – с седьмой заповедью господней. Словом, Атос был человек весьма необыкновенный.
И между тем можно было заметить, что эта утончённая натура, это прекрасное существо, этот изысканный ум постепенно оказывались во власти обыденности, подобно тому, как старики незаметно впадают в физическое и нравственное бессилие. В дурные часы Атоса – а эти часы случались нередко – всё светлое, что было в нём, потухало, и его блестящие черты скрывались, словно окутанные глубоким мраком.
Полубог исчезал, едва оставался человек. Опустив голову, с трудом выговаривая отдельные фразы, Атос долгими часами смотрел угасшим взором то на бутылку и стакан, то на Гримо, который привык повиноваться каждому его знаку и, читая в безжизненном взгляде своего господина малейшие его желания, немедленно исполнял их. Если сборище четырёх друзей происходило в одну из таких минут, то два-три слова, произнесённые с величайшим усилием – такова была доля Атоса в общей беседе. Зато он один пил за четверых, и это никак не отражалось на нём, разве только он хмурил брови да становился ещё грустнее, чем обычно.
Атос никогда не полусал писем, Атос никогда не совершал ни одного поступка, который не был бы известен всем его друзьям. Нельзя сказать, чтобы эту грусть вызвало в нём вино, ибо, напротив, он пил лишь для того, чтобы побороть свою грусть, хотя это лекарство делало её, как мы уже говорили, ещё более глубокой. Нельзя было также приписать эти приступы тоски игре, ибо, в отличии от Портоса, который песней или руганью сопровождал любую привратность судьбы, Атос, выигрывая, оставался столь же бесстрастным, как и тогда, когда проигрывал.
Оттенок таинственности, окутывавшей Атоса, делал ещё более интересным этого человека, каторого даже в минуты полного опьянения ни разу не выдали ни глаза, ни язык, несмотря на всю тонкость задаваемых ему вопросов».
(Три мушкетёра, глава XXVII)

«Атос почти не постарел. Его прекрасные глаза, без тёмных кругов от бессоницы и пьянства, казалось, стали ещё больше и ещё яснее, чем прежде. Его овальное лицо, утратив нервную подвижность, стало величавее. Прекрасные и по-прежнему мускулистые, хотя и тонкие руки, в пышных кружевных манжетах, сверкали белизной, как руки на картинах Тициана и Ван-Дейка. Он стал стройней, чем прежде; его широкие, хорошо развитые плечи говорили о необыкновенной силе. Длинные чёрные волосы с чуть пробивающейся сединой, волнистые от природы, красиво падали на плечи. Голос был по-прежнему свеж, словно Атосу всё ещё было двадцать пять лет. Безупречно сохранившиеся прекрасные белые зубы придавали невыразимую прелесть улыбке.
(Двадцать лет спустя, глава XV)

«Он был всё тем же благородным и красивым вельможей, как и прежде; но время придало его благородству и красоте характер величавой значительности. Чистый гладкий лоб, обрамоённый длинными, почти седыми кудрями; глаза проницательные и ласковые, под юношескими ресницами; усы тонкие, с проседью, над губами чистого, красивого рисунка, точно никогда не искажавшимися гибельными страстями; стан прямой и гибкий; безукоризненной формы, но худые руки».(Виконт де Бражелон, том I ,глава IV)

«Граф де Ла Фер, оставшийся, несмотря на свои шестьдесят два года, по-прежнему молодым, воин, сохранивший, несмотря на перенесённые лищения и невзгоды - силы и бодрость, несмотря на несчастья – ясность ума, несмотря на исковеркавших его жизнь Миледи, Мазарини и Лавальер – мягкую ясность души и юношеское тело, Атос в какую-нибудь неделю сделался стариком, как-то сразу утратив остатки своей задержавшейся молодости».
(Виконт де Бражелон, том III глава XXXVII)

(с)