Я очень вяло собиралась смотреть “Алису”. В отзывах писали, что Шляпник – это копия Вилли Вонки опять и смотреть, в общем-то, не на что.
Ну, во-первых, с точки зрения использования коммуникативных средств это диаметрально противоположный тип речевой личности, о чём я ниже скажу подробно. Модель речевого поведения, если сравнивать с Вилли Вонкой, строится ровно наоборот. Во-вторых, похоже, что Вилли Вонка – это была такая слабенькая разминка перед тем, как создать образ Шляпника, проба пера.
читать дальшеПрежде всего, дублирование внушает отчётливое ощущение гордости за свою страну. Для меня стало как никогда очевидно, что у нас есть мощнейшая школа дубляжа и что мы можем. Это запредельный, космический уровень. Больше никогда не скажу, что вот в шестидесятые-семидесятые годы дублировали – это да, а теперь испортились. Нет, не испортились. Во-вторых, впервые в жизни у меня при просмотре не возникло ни малейшего желания узнать, что там по-английски (обычно я с жадным любопытством набрасываюсь на оригинал и крошу его в капусту при анализе). Потому что, когда я слышу русскую фразу типа “Да, всё”, “Я – всё” или “Ну вот если была бы, то вполне, но ведь нет же, так что уж?”, мне совершенно не важно, что при этом было в английском. Я точно знаю, что в английском было не это. Потому что там в точности этих единиц с их семантическими возможностями просто нет.
Я не буду даже про номинативный уровень, хотя сделано это гениально, потрясающе тонко и по-умному выбраны и скомбинированы элементы разных переводов “Алисы”, но это видит каждый, и говорить про это нет нужды. Скажу про коммуникативную сторону характера Шляпника, так как это не лежит на поверхности.
С точки зрения типа речевой личности волшебник Вилли Вонка относится к персонажам с расхождением индивидуальной нормы с нормой социума. Внутри этого типа есть целый ряд моделей (в кино это могут быть волшебники, безумцы, иностранцы, инопланетяне, ангелы, но сами модели не привязаны жёстко к типажу). Так вот, Вилли Вонка (вместе с Марьей Лебядкиной из “Бесов” в исполнении Аллы Демидовой и др.) относится к тому типу, для которого отличительным признаком является ориентированность на свою собственную норму (и некоторое её “продавливание”) при полном игнорировании чужих норм. Такие персонажи как будто искренне не знают о том, что существуют ещё какие-то другие нормы, отличные от их собственной. Даже если им сообщат об этом в лицо открытым текстом, они всё равно найдут способ изящно отправить всех в игнор.
Шляпник в этом смысле – интереснейшая модель, полная противоположность Вилли Вонок. На номинативном уровне всё время проводится и подчёркивается мысль, что он АБСОЛЮТНО НЕНОРМАЛЕН: “Ну-с, вот и наша славная троица сумасшедших”, “Застолье ненормальных” (Валет), “Плевать на него, он безумен” (Красная Королева), “Да-да, тому, кто в своём уме, я снился бы вряд ли” (сам Шляпник о себе). Это делается упорно, продуманно, нарочито. Это гениально поддержано выбором лексики (мать Алисы: “Есть нормы одежды”. Алиса в этом смысле – аналог Шляпника на реальном плане, его копия, то, чем он является в волшебной стране).
Но на коммуникативном плане Шляпник при этом – верх адекватности. Он идеально адекватен любой ситуации. Он может использовать странные словечки, но по сути (с точки зрения целеустановок, всей коммуникативной семантики) он говорит в точности то, что надо, что требуется ситуацией. Он может сказать: “Раньше ты была как-то… булатнее, что ли. Нет уж той булатности”, – но заметьте, Алиса прекрасно его понимает, запоминает это и в дальнейшем пытается соответствовать этому определению.
Если говорящий сориентирован только на свою индивидуальную норму, – значит, у него в голове или где-то в стороне существует другой мир, который находится в расхождении с миром реальным, и он пытается безмятежно существовать по его законам. У Шляпника этого нет вообще. Он, правда, живёт в волшебной стране, в Стране чудес, но это уж условие сюжета. Зато в пределах этой страны он совершенно адекватен как гражданин, профессионал и т.д., он не уходит мысленно в какой-то ещё свой, “другой” мир, кривой и отличный от норм этой страны, от норм его окружения.
У него есть, например, непрерывно занимающий его вопрос, фраза, которая повторяется в фильме несколько раз, с виду совершенно безумная: “Чем ворон похож на письменный стол?”. Но она только номинативно безумная. Сразу понятно, что коммуникативно это условный аналог любой философской фразы (просто по тому, в каких контекстах она возникает) – ну, допустим, он задумывается в этот миг о смысле жизни, об устройстве Вселенной, ну, подставьте туда номинативно всё что угодно, любую серьёзную философскую фразу, это не важно – это сработает так же. И коммуникативная реакция на неё идёт правильная! В конце концов на вопрос Шляпника: “Ты не знаешь, что общего у ворона и письменного стола?” – Алиса серьёзно отвечает: “Надо поразмыслить”.
Персонаж, действующий по модели Вилли Вонки, никогда не смог бы стряхнуть с себя наваждение, как это делает Шляпник: когда он увлёкся пошивом шляп для Красной Королевы, Алиса только намёком напомнила ему, что что-то он не того, и он тут же среагировал и пришёл в полный адекват: “Да что это со мной, она же… враг. Враг. Мрак”. Вилли Вонка бы отмахнулся, пропустил мимо ушей, ответил бы какой-нибудь репликой, идущей изнутри его внутреннего мира, где учтена только его собственная норма, а все другие не существуют. Увлекшись работой по профессии, он вообще бы всех послал.
Адекватность у Шляпника и в невербальном поведении. Его приводят в цепях к Красной королеве – он падает на колени, садится на пятки и обессиленно роняет голову на плечо. Это такой молчаливый способ сказать: “Я сверх-адекватен ситуации” (‘понимаю, что я в плену, в цепях, выгляжу так, как должен выглядеть’). Когда во время сражения на шахматной доске идёт рубиловка и наступает самый разгар битвы, он рубится не хуже других, и выражение лица у него воинственное, и всё в порядке – он приставляет острие меча Валету к горлу и, в общем, наверное, может его убить. Но в этот момент Алиса отсекает голову Бармаглоту, и битва останавливается. То есть никто уже больше не сражается, сражаться с этой секунды не надо, наступает мир. И Шляпник брезгливо, с ужасом смотрит на свои руки, на меч у себя в руках, типа: “Что это?.. Что это я?” – и роняет его, выпускает из рук с отвращением. Правильно, потому что если битва кончилась, то он уже тогда не воин Белой Королевы, а снова придворный шляпник, ему надо держать в руках иголку и т.п., а не оружие. Такая сверх-адекватность ситуации.
Картина получается очень интересная: номинативно заявленное безумие (из раза в раз зрителю освежают память на тему того, что Шляпник – сумасшедший) – и при этом на уровне коммуникативного речевого поведения – полное, фантастическое соответствие норме социума, более полное, чем у кого бы то ни было. В фильме есть фраза совершенно “в лоб”, которая напрямую пристёгивает Алису к Шляпнику (подчеркивает, что она – его отражение в реальности), её лучше было бы, конечно, оттуда убрать: “Безумцы всех умнее” (это говорит Алисе отец, и потом Алиса то же самое говорит Шляпнику, успокаивая его). Она лишняя безусловно, потому что всё то же самое надёжно, понятно и намного тоньше уже сделано коммуникативными средствами.
На коммуникативном уровне реплики Шляпника совершенно великолепны все – как можно было найти такие русские решения, я просто изумляюсь, потому что английский-то тут помочь не мог. Когда он вспоминает, как при нападении Бармаглота погиб городок, где он раньше жил, он погружается в эти ужасные воспоминания и по-прежнему видит, как всё вокруг пылает. Алиса зовёт: “Шляпник! Шляпник!” – и он выныривает из этого сумеречного состояния, проводит рукой по лбу и говорит: “Да, всё”. Подбор единиц – супер. “Да” со значением адекватности, ‘я адекватен, моя позиция адекватна ситуации’, “всё” вводит идею стадийности и маркирует текущую стадию как последнюю стадию процесса (‘это лишь звено в цепочке событий, раньше много чего было, много было прежде других стадий того же процесса, но эта стадия – последняя’. ‘Всё, я больше не буду’). Очень сильно. Там еще два, склонное к трём, в интонации (‘я ориентирован на тебя и реализую твой вариант’), снят интонационный центр со слова “всё” (искусственно занижена значимость информации, ‘не обращай внимания, это я так, просто задумался’) и введено придыхание, свидетельствующее о воздействии ситуации на говорящего (ну, правильно, этой ситуацией его мощно пришибло). В любой другой его фразе ещё больше всего. При этом номинативно, поверху, так сказать, идёт махровый абсурд, текст безумца:
- Я много размышлял о вещах, начинающихся на букву М (...).
- А я тебя спрашиваю про Алису, на букву А!
- А, этот славный мальчуган? Не помню такого, –
и т.п. Но все реакции – правильные, отточенные, чуткость к собеседникам поразительная.


http://willie-wonka.livejournal.com/530796.html
http://willie-wonka.livejournal.com/531682.html